9 марта 1924 года в г.Тюмени родился парнишка, у которого была нередкая для того времени судьба: гибель родителей, детский дом, разбросанные по жизни брат и сестра.
Ранняя трудовая (с 15 лет на заводе) жизнь, быстрый рост квалификации — в 17 лет он уже был слесарем-инструментальщиком, если кто понимает...
Когда началась война он добровольцем, в те же семнадцать лет, ушел на фронт. Служил в разведке. Не той, где штирлицы и зорге, а во фронтовой. Ходил в тыл врага за языком, на диверсию, за разведданными...
Был награжден орденом Красной Звезды, орденом Славы II степени, двумя медалями «За Отвагу», за взятие Вены, Будапешта, за освобождение Праги и за победу над Германией.
Однажды, возвращаясь с задания через немецкие передовые, попали под обстрел и отступали к своим позициям с боем. Отец спас разведгруппу, накрыв гранату...
Госпиталь, снова фронт. Войну он закончил в Праге...
Вернулся с войны в 1946 году комиссованным инвалидом. С тех пор каждый год ездил в военный госпиталь, где ему делали очередную операцию по удалению осколков из легких и лечили, как могли...
Туберкулез, невозможность работать по довоенной специальности, артель инвалидов. За третью группу инвалидности, потом вторую и перед самым уходом из жизни – первую платили недостаточно, чтобы содержать семью. Это действовало угнетающе, но отец держался. Он стал переплетчиком книг. Наверное из-за того, что любил с детства читать, может быть по другой причине. Болезнь брала свое медленно, но неуклонно. Он постепенно угасал. Мучительно больно было это наблюдать и чувствовать.
Я еще помню его гибким, поджарым, очень ловким. У него сохранилась фронтовая привычка: он всегда, независимо от того, где, садился на свою согнутую под себя ногу. Видимо на фронте стульев и табуреток у разведчиков было не особо… Он был талантлив во всем. Он не смог получить образование больше четырех классов, не успел; но хорошо рисовал, был прекрасным столяром-краснодеревщиком, многое, если не все, умел делать своими руками, был изобретателен. Даже, когда в конце жизни работал в артели инвалидов «Надомник» переплетчиком книг, усовершенствовал технологию переплета. Он постоянно приносил с работы домой книги, отданные ему «на лечение», зачитанные до дыр, сам читал запоем и меня заразил этим.
Именно через отца я очень рано приобщился к хорошей художественной литературе. Забавно то, что зачитанные до дыр книги, как раз и были наиболее популярными и ценными, а народ в этом обмануть нельзя. Так я познакомился с поэзией С. А. Есенина, стихи которого тогда найти было нелегко, прочитал раритетную повесть об Иване Поддубном, не издававшегося в те годы Редьярда Киплинга и множество других чудесных и редких литературных вещей.
В то время книг издавали много меньше, чем сегодня, и не переводили бумагу на донцовых. Вкусовщина была не моде. Классику издавали большими тиражами, красиво оформляли и распределяли через бибколлекторы или по подписке. Многие работали в читальных залах и брали домой книги из библиотеки. С легкой руки отца читать я начал в пять лет. Библиотек у меня было несколько — от школьной до областной, да еще я прихватывал книги дореволюционных изданий у соседа-коллекционера.
О войне отец рассказывал скупо, и в рассказах его было мало веселого. Ратный труд его был тяжелым и всегда впереди переднего края. Говорил он о войне редко и неохотно, разве что с друзьями – фронтовиками в застолье.
Отец однажды рассказал друзьям, а я подслушал, об одном цыгане из их разведгруппы. У него была какая-то мистическая особенность: его не чуяли собаки, и в рейде обычно он «снимал» сначала собаку, а потом и немецкого часового, а следом уже проходила вся группа. Я в то время не мог себе даже представить, как это может – для меня это было тогда настоящим чудом.
И еще о рейде в Альпах, Шла группа по очень узкому серпантину: слева почти вертикальная стена, а справа – пропасть. Вдруг конь его оступился, сорвался в пропасть и начал стремительно сползать по «сыпухе», а рука отца запуталась в поводьях. Спасли друзья. Один подхватил его, когда он уже висел над пропастью, а второй в это время срезал поводья, и лошадь ушла в обрыв. Мне во время рассказа было очень жалко лошадь, которая погибла. Только потом, уже взрослым умом, пережив похожую ситуацию, я понял, что он переживал в это мгновение... И необходимость беспощадного выбора.
Жестокость к врагу на войне – обыденность, а для разведчика выполнение задачи наивысшая цель. Так в разведке в тылу врага, уже воюя в Западной Европе, они зачастую вынуждены были ликвидировать даже случайных встречных. Иначе группа была бы выдана, обнаружена и могла погибнуть, не выполнив задачи.
Отец не был ни жестоким, ни ожесточенным, он просто прошел ту военную школу, которая диктует свои ценности и позволяет пренебрегать многими условностями, которые важны другим, не воевавшим людям. Помните, как в песне: «Мы научились под огнем ходить, не горбясь, с жильем случайным расставаться, не скорбя…». Мое поколение знает войну в Афганистане. Оттуда тоже вернулись ребята с совершенно другим мировоззрением и другими ценностями…
Помню его короткие, поразительно точные, мгновенные характеристики людей, с которыми мы жили рядом, во дворе, или встречали на улице, — тоже фронтовая школа; помню его друзей по инвалидной конторе и немногих, оставшихся в живых, по детскому дому. Это было выбитое войной поколение...
Помню его веселым, легким на подъем, всегда готовым к движению, или вдумчивым, размышляющего над какой-нибудь жизненной ситуацией. Он часто помогал мне советом, моделировал продолжение, развитие каких-либо событий, учил стойкости.
Помню, когда лет четырех я пришел ему жаловаться на тех, кто меня побил. Он сразу и прямо сказал мне, что я веду себя не так, как ведут себя мужчины. Больше я не приходил к нему с жалобами, а когда мне исполнилось лет семь, он обучил меня некоторым приемам, которые помогли мне при моем небольшом росте поддерживать свой авторитет в драчливой мальчишеской среде. Он же научил меня первым не задираться, но уметь за себя постоять. Эта наука у меня на всю жизнь осталась.
Он был вспыльчив, но умел держать себя в руках. Я относился к нему с огромным уважением и вспоминаю его с любовью, горькой оттого, что он ушел так рано. В последний раз я помогал ему мыться в ванной незадолго до смерти, немощного уже, изнемогшего от болезни, и тайком глотал слезы...
Когда отец умер, мне был 21 год. В суете студенческой, армейской, потом семейной и трудовой жизни боль как-то притупилась, ушла вглубь. Я понял по-настоящему, как мне его не хватает, года в 33, в пору ответственных решений, переосмысления жизни и переоценки ценностей. Для понимания непростой, многовариантной, порой нравственно неопределенной ситуации позарез нужен был верный, опытный и, главное, родной человек, которому можно было бы исповедаться, попросить помощи, совета, не боясь предательства и лукавства. Но отца уже не было...
Савельев Владимир Степанович умер в 1968 году в возрасте 44 лет от заболевания, которое его вероятный противник в войне Э. М. Ремарк назвал «болезнью, которая плавит шлаки».